Сiaran Renalf Киаран (Кейран) Рэналф
КорриганCorrigan
Adrien Brody
|
|
“Такой вещи, как удача не существует, есть только статистическая вероятность, апофения и предвзятость подтверждения.(с)
1900, апрель, 14 - на свет появился Рэналф Гэбриэл Гамильтон, младший из сыновей Оуэна Гамильтона и Джоанны Теллер. Старшему сыну, Роналду, на тот момент было уже девять. На фоне старшего брата Рэналф выглядел вялым и подозрительно равнодушным ко всему, что его окружало. Правда, другого беспокойства он родителям не доставлял. Рос Рэналф на удивление спокойным и послушным ребенком - опять же в отличие от активного, изобретательного Рона. Позже обнаружилось, что вся эмпатия, которую ангел нес братьям, досталась целиком старшему: Рэналф напрочь не способен оказался чувствовать настроения окружающих, мотивы поступков окружающих оставались ему непонятны, он совершенно не умел предугадывать их действия, что неминуемо вело к раздражению и отталкивало его от выстраивания каких-либо отношений, лишь усубляя его интровертность.
Таким он и остался. Возраст и опыт лишь добавили цинизма и равнодушной снисходительности.
1910, апрель, 8 - смерть родителей, Оуэн и Джоанна Гамильтоны официально погибли во время крушения поезда под Лондоном. Братья остаются на попечении деда со стороны матери, Эдварда Гамильтона.
В связи с психологической травмой Рэналфа не отправляют в школу, как планировалось. В качестве наставников с одной стороны выступает дед мальчика, с другой стороны - отец Кестер, священник прихода, к которому относилась семья Гамильтонов.
Эдвард Гамильтон, владелец небольшой адвокатской конторы, был человеком не только образованным, но и увлекающимся, с живым умом, любящим узнавать новое, педагогом от бога. Потеряв сына, он старался проводить с внуком как можно больше времени. Начиная с самого раннего возраста он часто брал его с собой в путешествия к корням клана Гамильтонов, в горы, показывал ему старый Эдинбург, говорил о природе, об истории.
Для деда, любящего своего внука, совместные прогулки были не просто отдыхом и времяпрепровождением, а представляли возможность и воспитания и обучения. Сидя в четырёх стенах никогда не найдёшь стольких тем для обсуждения, сколько будто бы ниоткуда появляются во время прогулки. Растения, животные, камни, почвы, сельскохозяйственные культуры, ландшафты, атмосферные явления – всё мгновенно превращается в тему занимательного урока, нужно только дать ребёнку возможность увидеть, как можно больше, темы он задаст сам, он будет спрашивать и спрашивать, задача взрослого в этом случае проста - отвечать; и задача наставника безумно сложна – знать ответы на все вопросы или уметь находить их вместе с любознательным ребёнком. Эдвард принимал живое участие в жизни своих внука: его сильно беспокоила плохая память Рэналфа (как он предпочитал именовать отсутствие прилежания, при том, что мальчик считался сообразительным), и слабое зрение, вынудившее с десяти лет пользоваться очками. Он заботился о том, чтобы у него всегда было довольно любых ингредиентов и инструментов, поощряя их занятия практической наукой.
Гамильтон тщательно отбирал чтение для своего внука, щедро добавляя к классической беллетристике научную и приключенческую литературу, мемуары и пьесы. Он никогда не скупился на книги, не только отбирая книги для внука, он и читал вместе с ним, и, что важнее всего, обсуждал прочитанное, понимая, что ребёнок, не имеющий достаточного жизненного опыта поймет книгу правильно только, если кто-то взрослый, жизненным опытом обладающий, пройдет вместе с ним и с героями книги все приключения, всё время освещая этот путь ребёнку своими знаниями, своим пониманием жизни.
Находя недостаточными свои знания в некоторых областях, по его мнению, он согласился привлечь в качестве наставника отца Кестера. Именно последнему Рэналф обязан знанием латыни (и теперь, в отличие от своих сверстников, он мог вполне легко читать страницы книг, относившиеся к тем временам, когда латынь была языком науки - и колдовства), более или менее сносным владением древнегреческим, безупречным французским (предки отца Кестера были родом из Бретани) и пристрастием к чтению беллетристики (увы, святой отец был поклонником Артура Конан Дойла, Честертона, а позже и Агаты Кристи).
Увы, ни дед, ни святой отец не могли заполнить пустоту, возникшую в сердце ребенка. Сначала Рэналф пережил длительный приступ ярости - на родителей, оставивших его, брата, который, по его мнению, был причиной трагедии (родители ездили навестить его в лондонском колледже), на мать, которая его бросила и на отца, который оказался не способен защитить свою семью.
Позже он оплакивал мать, оставшуюся в его памяти светлым ангелом, считал отца героем и негодовал, что его не было там - ведь тогда все могло быть иначе.
В четырнадцать он уже редко вспоминал родителей - смерть есть категория, которую юность не способна осознать до конца - но, со свойственной возрасту, жестокостью констатировал, что его брат ведет себя, как ребенок, измученный грызущей его болью ребенок. Собственно, Рэналф не ошибался: полгода спустя Роналд покончит с собой, измученный тайной гибели своих родителей, которую он вынужден был скрывать от всех.
Его спасла церковь - как бы странно это не прозвучало для отпрыска рода друидов, ведшего свою историю с IX века, беседы с отцом Кестером его успокаивали, а молитвы стали своебразной медитацией, в которой он обретал равновесие духа - и женщина.
Женщина, если уж придирчиво отследить кровные линии, была ему чужой: всего лишь дочь падчерицы его прабабушки, в девичестве Гамильтон, приходившейся теткой его деду. Дед, по причинам ставшим Рэналфу понятными лишь много позже, стремился к поддержанию даже таких, весьма призрачных, если вдуматься, родственных связей. Так что Рэналф часто бывал в доме Харви, дед даже подшучивал над тем, с которой - Лиз или Сарой - в конце концов он объявит помолвку. Рэналф улыбался, но лишь пожимал плечами. Ему очень нравилась Сара - нежная, светлая, и в то же время стойкая, но это было лишь братской симпатией. Но та из женщин Харви, что он желал для себя, не могла ему принадлежать. И дело было даже не в возрасте, хотя Анна годилась ему в матери, но и в принесенных ею брачных обетах. И - самое ужасное - в отношении к культу. Дед счел нужным посвятить его в тайну рода, когда Рэналфу было семнадцать. Сам факт похищения чужих тел ради продолжения существования сомнительной ценности вызвал у юноши стойкое отвращение, мысленно он решил, что никогда не прибегнет к такому способу продления жизни (а задуматься об этом стоило - у Рэналфа обнаружили чахотку, пусть не в скоротечной форме, но болезнь неминуемо грозила оборвать его жизнь намного раньше положенного времени). Но - Анна!.. Анна заслуживала жить вечно, и он, что приложит все усилия, которые потребуются, чтобы она стала бессмертной. Даже если для этого придется перешагнуть через собственные убеждения.
Собственно, так он и поступил, отправившись летом 1928 года умирать на юг Франции, в круг семьи Корриганов (из тех Гамильтонов, что в оные времена последовали во Францию за бедной принцессой Марией*, да так и остались там, породнившись с кланом тех самых Корриганов). Оттуда на Рождество в Каленхад вернулся скромный доктор-француз, Жан-Клод Фронсак. Де Фронсак, маркиз де Фронсак, на самом деле, но Фронсаки отказались от аристократического “де” еще во времена Комунны. В те благословенные времена один из Фронсаков нашел убежище в Шотландии, предположительно в Каленхаде. Ну или где-то поблизости. Во всяком случае, перемена мест не пошла ему на пользу: уберегая свою шею от гильотины, он ухитрился сломать ее во время прогулки по горам.
Жан-Клод пришелся ко двору у Харви, стал фактически другом семьи. Так что вполне естественно выглядело, что именно он увез Сару, когда той поставили роковой диагноз, во Францию.
Фронсак никогда больше не возвращался в Каленхад, ходили слухи, что он умер на родине.
О Фронсаке вспомнили (или даже не вспомнили, потому что мало кто был в курсе взаимосвязей), когда в Каленхад ровно в Миллениум приехал Кейран Корриган. Кейран Р. Корриган, как он подчеркивал. Весьма серьезный молодой человек, учившийся в Сорбонне, приходился дальней родней беглому маркизу и работал на компанию Abbott. Как именно и почему Рэналф вернулся именно в Корриганом, история отдельная, интересная разве что для его французской родни. В Каленхаде Корриган проводил от силы месяца три в году, ровно до весны 2008, когда, заболев, он уволился из Abbott, и остался в Каленхаде навсегда.
Время от времени берет пару лекций в местном колледже, но преподавание ему мало интересно.
Мало кто из местных знал, что в июле 2008 издательство Энцо Велеччи в Париже выпустило в свет первый роман Ги Феберса. Вряд ли кто-то вообще мог провести параллель между болезненным, замкнутым обитателем коттеджа “Тисы” и франкоязычным автором мистических детективов Ги Феберсом.
Еще до приезда в Каленхад добрый друг клана Корриганов представил Рэналфа одному из крупнейших столичных издателей, Энцо Крю, совладельцу издательского дома Величчи. Энцо, прочевший рукопись, предложил ему постоянное сотрудничество, чем несказанно удивил последнего. Обстоятельства склонили Рэналфа дать согласие на то, чтобы передавать Энцо по три готовых книги в год, в обмен на довольно приличный гонорар. Трудностей тут он не видел: писать он начал еще будучи доктором Франсаком, у постели умирающей Сары. Когда той становилось все хуже, она требовала постоянного внимания. Рэналф стал сиделкой своей подруги детства. В желании отвлечься, он начал писать – сначала сказки, которые читал больной Саре, потом увлекательные, полные интриги рассказы, которые должны отвлечь умирающую от мрачных мыслей о боли и смерти. Без всякой задней мысли он прятал исписанные блокноты в ящик стола, не подозревая, что однажды они дадут ему возможность заработать.
Сейчас он неплохо зарабатывал своим бумагомаранием. Переводы тоже приносят доход: Ги Феберс все-таки пишет по-французски, адаптация его книг для англоязычного читателя Энцо интересует ничуть не меньше, чем новые романы. У Рэналфа достаточно средств, чтобы обеспечивать свои, весьма скромные, нужды и откладывать кое-что на будущее.
И у него остается достаточно времени, которое он может посвятить изысканиям, касающимся воскрешения.
В культе, благодаря своему кровному родству с Гамильтонами и близости к семье основательницы, он мог бы занять значительный пост, но удовольствовался скромным званием архивариуса. Скромным лишь для тех, кто не осознает значимости информации, особенно в нашем мире.
И помимо доступа к рабочим архивам культа, Рэналф (это имя он перетаскивает из одного своего существования в другое) стал обладателем коллекции совершенно очаровательных фактов, каждый из которых может отправить нынешнего главу культа если не на виселицу, то за решетку. До самого конца этой последней жизни...
Дополнительно:
* Носит кольцо, некогда подаренное ему Анной: самое обыкновенное кольцо с гравировкой на латыни Semper idem. Где-то у Анны было парное к нему, но вряд ли она о нем помнит.
*Прекрасно образован, причем крайне многогранно. Писательский слог – легкий и захватывающий. Отличный химик и биолог, хотя интересы весьма специфичны.
*Курит. Много. Внезапно бросает, так же внезапно начинает дымить снова. Читает. Много.
*Рациональность, практичность, здоровый цинизм, чертовская работоспособность и усидчивость - это все Рэналф.
*Медленно соображает, тяжело принимает решения. Крайняя обидчивость в сочетании с замкнутостью производят не лучшее впечатление. Агрессивность тоже симпатий не добавляет.
*Низкий болевой порог. У тела. Душа же куда более ранима. Но этого никто не видит за надежной скорлупой отчужденности и перманентной усталости.
* да, речь о Марии Стюарт.
пожелание к игре: лицо и время изложения не принципиальны, если игра затягивает, могу и в спидпост, насчет квестов стоит подумать
связь: есть у заявителя
завещание: решать леди Анне
…— вот обязательно было топать пешком через полгорода? — иногда Пулар вела себя как истинная человеческая самка. Вот и сейчас, плетясь рядом она продолжала ворчать — просто так, а не потому что ее так уж сильно напрягла прогулка в три квартала. Ирс проигнорировал ее монолог.
— Насколько надежен твой информатор? — он встретился взглядом с сероглазой, скользившей по его левую руку так же беззвучно, как и Пулар справа. Риэль небрежно пожала плечами, обтянутыми темно-синим комбинезоном, выглядевшим как вторая кожа. Скорее всего, это был чисто психологический ход: противник, ошарашенный античной безупречностью форм, мог и не обратить внимания на лежащий на локте арбалет. Как и он, Риэль предпочитала развлекаться по старинке.
— Смотря что понимать под словом “надежный”... Для того отребья, среди которого он ошивается, он,типа, шишка.
— Хорошо, — интонация дала понять обоим дамам, что разговор пока закончен. В чем он полагался на Риэль, так это в оценках: сероглазая никогда не ошибалась.
— Тут, — внезапно прошипела Пулар, останавливаясь. Как и предполагалось, навязанное магу сигнальное заклинание было сорвано во время похищения, но никто не отменял банальных ищеек. А Пулар не было равных в выслеживании запахов.
— Тут? — он ткнул пальцем в мрачную громаду заброшенного здания по ту сторону улицы. Человечки выбирали с умом: жилые здания посещаются куда чаще, чем фабричные цеха.
Вместо ответа Пулар глухо рыкнула.
Прикрыв глаза, он проверил пару ярдов по радиусу. Несмотря на видимую пустоту улицы жизнь на ней кипела. Нет, тараканы и крысы — мимо… Ему нужен был незаметный помощник. Мухи — вот они годились вполне. У насекомых был лишь один недостаток: слишком много глаз — и все какие-то… слишком уж уязвимые. Зато — миниатюрны, почти бесшумны и способны принести последние слова, сказанные до расторжения Контракта.
— Осмотрись, — это было сказано Пулар. Тонкие губы Риэль скривились, но она смолчала, оставшись рядом.
— Посмотри со мной, — сам он с ментальной магией не ладил, но Риэль определенно была хороша. Кивнув, она забросила арбалет за спину и, положив руки к нему на плечи, прислонилась лбом ко лбу. Ее волосы пахли вербеной. Со стороны они, наверное, выглядели жутковатой парой влюбленных — золотоволосая красавица в объятиях седого урода в черном.
— О, вот, — ее, пахнущее малиной, дыхание оседало у него на губах. Изображение оставляло желать лучшего, но они вполне смогли различить того, кто охранял вход в заброшенное помещение. Высокий, мускулистый, накачанный, темноволосый, судя по оспинам на лице, хронический потребитель стероидов. В ухе темнело что-то.
— Наушник, — удовлетворенно шепнула Риэль. В самом деле, наушник означал, что любитель анаболиков был не один. Может, кто-то патрулировал периметр. Ну и при случае охранник мог поднять шум и выманить кого-нибудь изнутри, а в сегодняшней игре Риэль принадлежали все, кто снаружи, а ему — все, кто внутри.
Их шпион, жужжа, просочился внутрь — чтобы тут же напороться на подозрительно настороженного мага. Точнее, на сплетенную им паутину охранных заклятий. Насекомым пришлось пожертвовать — оно сгорело в миниатюрной вспышке. Крохотный выброс охранной магии замаскировал погасшую искорку магии ментальной. Но главное они успели увидеть.
— Снимай его, — он отстранился от женщины, черный плащ распахнулся, открывая совершенно черный панцирь, черные кожаные штаны и черные же сапоги — и рукоять меча за левым плечом, — только нежно. А то переполошит своих приятелей.
— Как скажешь, дорогой, — промурлыкала сероглазая, снимая с плеча арбалет и шагнув в сторону, чтобы раствориться в темноте. Он же неторопливо перешел улицу. Как раз успев к тому моменту, когда где-то едва слышно щелкнула тетива, и, проломив череп, болт швырнул здоровяка к стене. Тот умер на месте. И без звука.
Он перешагнул через тело и толкнул дверь. Та открылась в пустоту заброшенного здания. Он втянул воздух ноздрями — пахло гнилью, мышиным пометом, кровью. И страхом. Самый восхитительный запах, какой он мог себе представить.
